Неточные совпадения
Посредине комнаты, на столе, стоял
гроб, вокруг него нагоревшие свечи
в высоких серебряных подсвечниках;
в дальнем углу
сидел дьячок и тихим однообразным голосом читал псалтырь.
Сидели в большой полутемной комнате, против ее трех окон возвышалась серая стена, тоже изрезанная окнами. По грязным стеклам, по балконам и железной лестнице, которая изломанной линией поднималась на крышу, ясно было, что это окна кухонь.
В одном углу комнаты рояль, над ним черная картина с двумя желтыми пятнами, одно изображало щеку и солидный, толстый нос, другое — открытую ладонь. Другой угол занят был тяжелым, черным буфетом с инкрустацией перламутром, буфет похож на соединение пяти
гробов.
Они все
сидели наверху,
в моем «
гробе».
В гостиной же нашей, внизу, лежал на столе Макар Иванович, а над ним какой-то старик мерно читал Псалтирь. Я теперь ничего уже не буду описывать из не прямо касающегося к делу, но замечу лишь, что
гроб, который уже успели сделать, стоявший тут же
в комнате, был не простой, хотя и черный, но обитый бархатом, а покров на покойнике был из дорогих — пышность не по старцу и не по убеждениям его; но таково было настоятельное желание мамы и Татьяны Павловны вкупе.
Помните,
в тот вечер у вас,
в последний вечер, два месяца назад, как мы
сидели с вами у меня «
в гробе» и я расспрашивал вас о маме и о Макаре Ивановиче, — помните ли, как я был с вами тогда «развязен»?
Да, к нему, к нему подошел он, сухенький старичок, с мелкими морщинками на лице, радостный и тихо смеющийся.
Гроба уж нет, и он
в той же одежде, как и вчера
сидел с ними, когда собрались к нему гости. Лицо все открытое, глаза сияют. Как же это, он, стало быть, тоже на пире, тоже званный на брак
в Кане Галилейской…
Впереди,
в телеге, запряженной одной лошадкой, шагом ехал священник; дьячок
сидел возле него и правил; за телегой четыре мужика, с обнаженными головами, несли
гроб, покрытый белым полотном; две бабы шли за
гробом.
…Три года тому назад я
сидел у изголовья больной и видел, как смерть стягивала ее безжалостно шаг за шагом
в могилу. Эта жизнь была все мое достояние. Мгла стлалась около меня, я дичал
в тупом отчаянии, но не тешил себя надеждами, не предал своей горести ни на минуту одуряющей мысли о свидании за
гробом.
Старик, исхудалый и почернелый, лежал
в мундире на столе, насупив брови, будто сердился на меня; мы положили его
в гроб, а через два дня опустили
в могилу. С похорон мы воротились
в дом покойника; дети
в черных платьицах, обшитых плерезами, жались
в углу, больше удивленные и испуганные, чем огорченные; они шептались между собой и ходили на цыпочках. Не говоря ни одного слова,
сидела Р., положив голову на руку, как будто что-то обдумывая.
— Не иначе, как на чердак… А кому они мешали! Ах, да что про старое вспоминать! Нынче взойдешь
в девичью-то — словно
в гробу девки
сидят. Не токма что песню спеть, и слово молвить промежду себя боятся. А при покойнице матушке…
Одиноко
сидел в своей пещере перед лампадою схимник и не сводил очей с святой книги. Уже много лет, как он затворился
в своей пещере. Уже сделал себе и дощатый
гроб,
в который ложился спать вместо постели. Закрыл святой старец свою книгу и стал молиться… Вдруг вбежал человек чудного, страшного вида. Изумился святой схимник
в первый раз и отступил, увидев такого человека. Весь дрожал он, как осиновый лист; очи дико косились; страшный огонь пугливо сыпался из очей; дрожь наводило на душу уродливое его лицо.
Парфен
в это время
сидел на улице, на бревнах, под присмотром сотского. Когда он увидал подходящих с
гробом людей, то, заметно побледнев, сейчас же встал на ноги, снял шапку и перекрестился.
На кладбище не взошёл Шакир, зарыли без него, а я, его не видя, испугался, побежал искать и земли горсть на
гроб не бросил, не успел. Он за оградой
в поле на корточках
сидел, молился; повёл его домой, и весь день толковали. Очень милый, очень хороший он человек, чистая душа. Плакал и рассказывал...
За этим пароксизмом последовал быстрый упадок сил. Пепко сел на пол и умолк.
В единственное окно моего
гроба глядело уже летнее утро. Какой-то нерешительный свет бродил по дешевеньким обоям, по расщелявшемуся деревянному полу, по гробовой крышке-потолку, точно чего-то искал и не находил. Пепко
сидел, презрительно мотал головой и, взглядывая на меня, еще более презрительно фыркал. Потом он достал из кармана несколько написанных листов и, бросив их мне
в физиономию, проворчал...
Дергальский отставлен и
сидит в остроге за возмущение мещан против полицейского десятского, а пристав Васильев выпущен на свободу, питается акридами и медом, поднимался вместе с прокурором на небо по лестнице, которую видел во сне Иаков, и держал там дебаты о беззаконности наказаний,
в чем и духи и прокурор пришли к полному соглашению; но как господину прокурору нужно получать жалованье, которое ему дается за обвинения, то он уверен, что о невменяемости с ним говорили или «легкие», или «шаловливые» духи, которых мнение не авторитетно, и потому он спокойно продолжает брать казенное жалованье, говорить о возмутительности вечных наказаний за
гробом и подводить людей под возможно тяжкую кару на земле.
Начальники осажденного войска князь Долгорукий и Голохвастов, готовясь, по словам летописца, на трапезе кровопролитной испить чашу смертную за отечество, целовали крест над
гробом святого Сергия:
сидеть в осаде без измены — и сдержали свое слово.
Под этой ступенькой подписано: «Домашний труд»; на следующей — человек нянчит своего внука; ниже — его «водят», ибо ему уже восемьдесят лет, а на последней ступеньке — девяноста пяти лет от роду — он
сидит в кресле, поставив ноги
в гроб, и за креслом его стоит смерть с косой
в руках…
Кручинина. Мне ничего не стоит перенестись за семнадцать лет назад; представить себе, что я
сижу в своей квартире, работаю; вдруг мне стало скучно, я беру платок, накрываюсь и бегу навестить сына; играю с ним, разговариваю. Я его так живо представляю себе. Это, должно быть, от того, что я не видала его мертвым, не видала
в гробу,
в могиле.
Бессеменов. И еще, и без конца, до
гроба говорить буду! Ибо — обеспокоен я
в моей жизни. Вами обеспокоен… Зря, не подумавши хорошо, пустил я вас
в образование… Вот — Петра выгнали, ты —
в девках
сидишь…
По какому-то случаю Жоржу пришлось
сидеть рядом с Верочкою, он этим был сначала недоволен: ее 17-летняя свежесть и скромность казались ему верными признаками холодности и чересчур приторной сердечной невинности: кто из нас
в 19 лет не бросался очертя голову вослед отцветающей кокетке, которых слова и взгляды полны обещаний, и души которых подобны выкрашенным
гробам притчи. Наружность их — блеск очаровательный, внутри смерть и прах.
И вот однажды,
сидя в горе под своею кибиточкою за чаем на постоялом дворе, жалуется патриарх жене, что уже и надежды никакой не полагает достигнуть до святого
гроба ни
в первых, ни во вторых, а разве доведется как-нибудь
в самых последних, вместе с ниварями и рыбарями, то есть вообще с простым народом.
Иной раз так настращает, что все только и знают — крестятся да исподлобья на стороны поглядывают; про девок и говорить нечего: мертвецы мертвецами
сидят — хоть
в гроб клади!
Старушка лежала
в белом
гробе, и вокруг нее не было ни пустоты, ни суеты, ни бормотанья: днем было светло, а вечером на столе горели обыкновенные свечи,
в обыкновенных подсвечниках, а вокруг были расставлены старинные желтые кресла, на которых
сидели свои и посторонние и вели вполголоса тихую беседу о ней — припоминали ее жизнь, ее хорошие, честные поступки, о которых у всех оказались воспоминания.
Он дико взглянул и протер глаза. Но она точно уже не лежит, а
сидит в своем
гробе. Он отвел глаза свои и опять с ужасом обратил на
гроб. Она встала… идет по церкви с закрытыми глазами, беспрестанно расправляя руки, как бы желая поймать кого-нибудь.
Андрей Николаевич
сидел у окна и настойчиво смотрел на улицу, но она была все так же безлюдна и хмура, и
в покосившемся домике продолжала ударять о стену отвязавшаяся ставня, точно загоняя гвозди
в чей-то свежий
гроб.
Гроба уже нет, и он
в той же одежде, как и вчера
сидел с ними, когда собрались к нему гости.
Княжна Людмила не отвечала ничего. Она
сидела на кресле, стоявшем сбоку письменного стола, у которого над раскрытой приходо-расходной книгой помещалась ее мать, и, быть может, даже не слыхала этой мысли вслух, так как молодая девушка была далеко от той комнаты,
в которой она
сидела. Ее думы, одинаково с думами ее матери, витали по дороге к Луговому, по той дороге, где, быть может, идет за
гробом своей матери молодой князь Луговой.
К ночи кругом
гроба горели свечи, на
гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а
в углу
сидел дьячок, читая псалтырь.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она
сидела, глядя на ряд уходящих свечей
в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит
гроб, то, что увидит его, князя Андрея,
в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или
гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.